Рекламно-информационный портал

Категории

Уважаемые посетители сайта! Будем благодарны Вам за оперативно высказанные мнения о наших авторах и публикациях.

Предлагайте темы. Задавайте вопросы.

 

05 07 2017К 100-летию нашей газеты

ДВОРЯНИН ВО МЕЩАНСТВЕ

История! Мы живем внутри нее, сами о том не догадываясь. Греки, хоть они и древние, были мудры. Одну из девяти муз, Клио, они назначили покровительницей этой науки. Каковую, впрочем, считали не наукой, но искусством. Отцом Клио был конечно же Зевс, а вот матерью – Мнемозина, богиня памяти.


Память же, как мы знаем, причудлива. Она способна выделывать с нами всякие штуки. Что-то забывается напрочь, что-то остается в виде необычайно трансформированных образов. И нужна очень жесткая система умственной работы, чтобы в достаточной полноте и точности воссоздавать прошлое.

Пусть даже совсем недавнее.

 

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

Жарким и страшным летом 1941-го в глубоко тыловой город Томск был эвакуирован весь огромный архив Льва Толстого. (А также архивы Пушкина, Есенина, Горького.) Потом почти неожиданно приехало сюда материальное содержимое музея Ясная Поляна: одежка, в которой ходил наш классик, стулья, на которых сидел, сундуки разные, прочий быт…

Распоряжался эвакуацией Владимир Александрович Жданов, хранитель архива. Он оставил об этой эпопее воспоминания, очень сжато, но емко передающие драматизм событий. Пушкин, Толстой, Есенин и Горький разместились в двух комнатах Научной библиотеки ТГУ. В сундуках и чемоданах.

Надо полагать, при жизни этих четверых немало развеселило бы такое соседство. А что? Довольно неплохой сюжет для небольшой фантастической повести.

Комнаты после войны объединили в одно помещение. Те, кто давно знает нашу Научку, помнят его как зал абонемента. Сейчас, после капитального ремонта, сюда переместили немецкий кабинет.

Несколько раз в Томск специально приезжал Лев Модзалевский из Пушкинского дома, один из лучших в мире специалистов по архивному делу: проверял, как хранятся документы, консультировал ответственных за них людей.

Жданова поселили в доме доцента Ростислава Бережкова, биолога. Дом этот сохранился на улице Герцена, хотя, как и большинство объектов деревянной архитектуры, пребывает в состоянии крайней запущенности. Надо сказать, что московский гость вспоминает это свое обиталище с душевной теплотою.

Доцента Бережкова я лично, разумеется, даже не видел. Сын же его, Борис Ростиславович, был замечательным репортером, одним из первых моих наставников в журналистском деле. Ну а внука Александра славный город Томск знал на стыке XX и XXI веков как журналиста.

Умерли, умерли, все они умерли. И сейчас нужны немалые архивные раскопки, чтобы рассказать историю этого рода. И я в очередной раз хватаюсь за голову: вот же, все было совсем рядом со мною, однако о чем-то не успел спросить, чего-то вовсе не заметил…

Передаю кусочки бытия, принадлежащие моей скромной памяти.

В центре внимания – Борис Ростиславович Бережков. Московский постоялец уже не застал его в Томске: Борис был призван в армию. Как раз в освободившуюся комнату Жданова и поселили.

 

ПОРТРЕТ С ВИНЬЕТКАМИ

Этот портрет написал Виль Липатов в последнем своем романе. Роман назывался «Лев на лужайке» и был опубликован только через десять лет после смерти автора. Неуютный получился роман для эпохи застоя. Хотя, разумеется, ничего предосудительного с точки зрения идеологов…

Главный герой, увы, журналист, большинство персонажей – тоже. Вообще-то, само по себе литературное изображение газетной среды вызывает мой внутренний протест (слишком уж много таких повествований в отечественной прозе!), но в данном случае никаких оценок я делать не стану. Просто приведу липатовские характеристики персонажа, явно списанного с Бориса Бережкова. Обиталище героя тоже взято с натуры.

Боб Гришков в романе вообще жил в окружении старины, в наследственном доме профессоров и, как он сам утверждал, дворян Гришковых. Впрочем, в дворянство толстяка Никита Ваганов не верил, считал, что Боб прет околесицу, так как фамилия Гришков принадлежала, возможно, поповскому роду – так оно, наверное, и было в действительности.

Дом Боба Гришкова был прекрасен. Пятикомнатный, деревянный, прочный; в нем было по-деревенски тепло, уютно, сокровенно; ходил здесь на мягких лапах домашний уют прошлого, неторопливого и созерцательного века, и Боб в своей душегреечке, надетой на голое тело, казался уютным, как бабушка с вязальными спицами.

Теплая усадьба. Милый, милый успешный быт. Старосветские наслоения и воспоминания…

А вот – собственно личность. Размашистой кистью, крупными и щедрыми мазками:

…Толстый, шумный, веселый заведующий отделом информации Борис Гришков.

…Как он был толст! Боб Гришков был толст неимоверно, не верилось, что эта груда жира суть человека, но эта груда жира была подвижна до суетливости, смеялась взахлеб, взахлеб пила, ела, разговаривала, писала, играла – можете себе представить! – в теннис. Гора мяса и ума, ума – это серьезно, это общеизвестно.

…Странно, непонятно, дико, что при необъятной своей толщине Боб Гришков активно нравился женщинам.

…Боб Гришков спал, подперев жирной рукой жирную щеку; он был алкоголиком экстра-класса, этот рафинированный Боб Гришков, умеющий, выпив бутылку коньяку, поспать на жирной руке минут двадцать, чтобы с новыми силами приняться за очередную бутылку. Никита Ваганов любил заведующего отделом информации областной газеты «Знамя», как полную противоположность себе, и как человека, начисто, безупречно, завидно лишенного честолюбия.

…Боб Гришков расскажет о случившемся родной жене Рите.

…За свадебным столом Боб Гришков скоренько напился, сделался – это с ним бывало – милым, мягким, разнеженным, половину речей вел на хорошем французском – профессорское дитя, очаровал все застолье, но уснул еще до того, как…

И так далее.

Тут все, как говорится, живьем. Почти буквальное воспроизведение деталей. И персонажей – разве что слегка окарикатуренных. И реальная жена Рита, женщина милая и чрезвычайно интеллигентная. И сомнительное дворянство, которым прототип Гришкова, однако же, не кичился и отнюдь не бравировал, так что я вполне допускаю такое его происхождение. И хорошее владение языком – правда, не французским, а немецким, но действительно добротное: он легко читал непереводные романы.

Да, еще про отца требуется уточнение в рамках моего очерка. Ростислав Петрович, энтомолог, специалист по саранчовым, имел ученое знание не профессора, а всего лишь доцента. Но такое обстоятельство мало что значит, поскольку его научные труды актуальны до сих пор. Во всяком случае, в Томском университете проводятся научные конференции памяти Р.П. Бережкова. И вот у меня в руках плотный сборник умных статей с таким вот общим названием:

«Концептуальные и прикладные аспекты научных исследований в области зоологии беспозвоночных. Сборник материалов III Всероссийской школы-семинара с международным участием, посвященной 120-летию со дня рождения Ростислава Петровича Бережкова (1891-1961)».

 

…И даже теннис!

Не настольный, не пинг-понг, но самый настоящий большой теннис, который требует и подвижности, и размаха. Собственно, этот спорт и стал причиной необъятной толщины нашего героя. Однажды на корте в каком-то совершенно диком броске за мячом он споткнулся – и заработал перелом обеих лодыжек. Перелом оказался сложным, постельный режим длился чуть ли не полгода, и когда Борис встал наконец на ноги и вышел из дома, знакомые отказывались верить своим глазам…

А вот психологические, так сказать, штрихи. Глубинное понимание человеческой сущности:

…Никита Ваганов думал о Бобе Гришкове, который не хотел, чтобы его родная область была опозорена на всю страну. Вот оказывается, что хранилось под толстым слоем цинизма в этом толстом человеке?

…Выходя из отдела информации, Никита Ваганов думал о том, какой хороший, чудесный, умный и добрый человек этот Боб Гришков и что он, Никита Ваганов, по абсолютно неизвестной причине без малейшего повода завидует Бобу Гришкову. Чему? Пьянству? Девочкам? Неисчерпаемому оптимизму? Независимости? Идиотистика, как говорит сам Боб Гришков. Так чему он, черт возьми, завидовал?

…Никита Ваганов поймет, почему завидует Гришкову, через много лет, уже зрелым человеком, достигшим сияющих вершин. Поймет и затоскует, и будет тосковать долго, зная, что скоро, очень скоро распрощается с этой теплой и круглой землей, на которой все сбалансировано так целесообразно, так стройно, что нельзя выбросить мгновение, как слово из песни. И это будет осень, глубокая осень…

 

«НА КОНЮШНЮ!»

На протяжении тридцати с лишним лет он заведовал отделом информации «Красного знамени» и в этом качестве был известен решительно всему Томску. Не случалось в областном центре новости, которая проходила бы мимо его цепкого внимания. Редко, очень редко, но случалось, что коллеги из молодежной газеты ухитрялись вставить «Знамени» фитиль, сообщив о каком-то событии раньше, – в таких ситуациях Борис ругался очень громко, но совершенно беззлобно. Спускал, как говорится, пар.

Вообще был экспансивен. Бурно реагировал как на радости, так и на неприятности. Услышав по радио совершенно неожиданное извести о смерти Мао Цзэдуна, от полноты чувств так грохнул кулаком по столешнице, что толстое стекло, ее покрывавшее, превратилось в невеселый набор длинных и острых осколков.

По-настоящему взбешенным я видел его только один раз. Некий молодой специалист позволил в его присутствии совершенно грязную и неуместную шутку насчет одной из редакционных дам. Бережков бурно побагровел и сначала задохнулся от гнева. А потом вдруг взревел – так, что было слышно на нескольких редакционных этажах: «На конюшню! Пороть! Кнутами!» - «Кого?» – опешил юноша. «Вас, милостивый государь! И извольте тотчас же покинуть это помещение!»

Надо заметить, что до того они были на «ты». (Вот тут поневоле поверишь в его происхождение от помещиков-крепостников. Дикий барин…)

Но в общем и целом был человеком бесконфликтным. И даже на газетных страницах старался обходить острые темы. Благо отдел информации не относился к числу идеологических подразделений вроде отделов партийной жизни и пропаганды.

Конечно, стоять над схваткой удавалось далеко не всегда – хотя бы потому, что отдел, которым он заведовал долгие три десятилетия, традиционно курировал также проблематику культурной жизни: театр, кино, музыку, литературу, изобразительные искусства... Волей-неволей приходилось выполнять ценные указания разномастных чиновников от идеологии…

Если же не удавалось уклониться от обкомовского требования, выдавал необходимую грязь без особых угрызений совести. При этом не припомню случая, чтобы обличаемые им граждане творческих профессий таили на Бережкова обиду. Все мы тогда хорошо понимали правила игры, черт бы их побрал.

 

ТОЧКА. ТОЧКА? ЗАПЯТАЯ!

«Но, как говорил патриарх томской журналистики Борис Ростиславович Бережков: «Мы - журналисты, а значит, ошибались, ошибаемся и будем ошибаться».

Это я процитировал Андрея Острова, томского журналиста совсем иного времени и другой генерации. В данном случае он оправдывается за какой-то собственный косяк.

Спорить не о чем: ошибаться могут все. И, наверное, Бережков на самом деле что-то такое произносил. Только вот я этого не помню.

Скажу более. Применительно к себе самому Борис Ростиславович такую оправдательную формулу если и применял, то отнюдь не принципиально. Поскольку считал точность не просто достоинством, но непременным профессиональным качеством газетчика.

Что касается журналистских ошибок, то не есть ли главная из них – сам выбор этой профессии?

И вот на такой вопрос должен ответить каждый из нас. Применительно к себе самому…

Виктор ЛОЙША.

комментарии
Имя
Комментарий
2 + 2 =
 

634029, Томск,

пр. Фрунзе, 11-Б